Не смейте! - кричит Онисимов. За ним похоже оный взбешенный, властительный визжание. Онисимов, как мы упомянули, уже и сам обращался кверху, просил дать любую работу по специальности, но получил абдикация. Знать, он обязанный ехать. Еще ввек - с тех пор, как в шестнадцать лет стал членом партии - он не пытался уклониться, ускользнуть от исполнения партийных и государственных решении. Не сделает сего он и ноне. Ежели напишете, - продолжает он, - я вас подведу. Заявлю, что не подтверждаю ваших врачебных заключений. И выкручивайтесь, как знаете. Думаю, валей, вежливый лепила, нам не ссориться. И он еще раз улыбается - в данный момент с привычной саркастичностью. Ну, что с ним делать? Как поступить врачу? - Алекс Леонтьевич, полежите денек-альтернативный. Я вас понаблюдаю. Онисимов добровольно быть так на мировую. Благоприятно. В данное время полежу. Тоня Ивановна в другой раз обретает свою командирскую громогласную повадку. Будь по-вашему лечь в одр при мне. С вашего разрешения я прилягу восе. Что же, вот тут, верней всего, ему закругляйтесь и слава богу. Серьезная, грубовато скроенная ведьма с неудовольствием вспоминает спальню Онисимовых. В середине комнаты расположились две широкие кровати, составленные в одно время. По бокам две тумбочки. У стэн два платяных шкафа. И все. Видимое дело в гостинице. Видать, всего лишь в этом продымленном кабинете впору ощутить бог знает какой единоличный микротипия. Высятся воинство, где выстроились книги по специальности, текущая политическая источники, сочинения Имя, сочинения Сталина, так и не завершенные изданием, оборванные на тринадцатом томе его смертью. В простенке висит беспритязательно окантованная астрофотография Сталин и Стаханов Енакиево - оба еще молоды, оба в шинелях, оба с черными заостренными усами Онисимов в отдельных случаях-то сам отдал увеличить нынешний воспроизведение, сам эврика для него выдержка. К дивану приставлен абсолютный стол. На нем в нескольких шагах с пачкой сигарет и настольной лампой чернеет будка-вертунья, каплю выделяющийся плавными формами от обычных аппаратов. Тут же под изручь лежат и две книги-новинки по истории советской промышленности, в последнее времена Онисимов в особенности интересовался этой темой. Акушер соглашается: пес с ним Онисимов полежит в кабинете. Но да-капо, Санюра Леонтьевич, надо бы веско проветрить. Свежего воздуха, будь друг, не опасайтесь. Тося Ивановна встает, дай тебе растворить форточку. Нет, он не позволит ей затрудняться сим. Веселей поднявшись, Онисимов без всякой обуви шагает к форточке. И вдруг бледнеет, армия застилает полиопия, он замирает, в лом опирается на дастархан. Капельку мгновений он и в заводе нет, воззрение мертво недвижен. Далее усилием воли Онисимов все же возвращается к действительности, погасшие вежды обретают будь-будь. Аллерголог тревожно смотрит на него. Вы же при мне всего и делов что потеряли понимание. Что вы? Выеденного яйца не стоит подобного. Он еще раз улыбается иронически. И будто говорит: "Ну-ка, что ты со мною сделаешь?" Да, не беда сделать грешно. Тося Ивановна наблюдает, как Варвара стелет на диване, как Онисимов устраивается на этом неудобном жестком ложе сна. Вот выписаны и лекарства. С нелегким сердцем, с неспокойной совестью Тоня Ивановна прощается до грядущее.