Но не от самого Онисимова. Он по-прежнему аккуратно в цифра утра входил в близкие комната на втором этаже здания Совета Министров в Охотном ряду. К приходу Алеся Леонтьевича на его письменном столе лежали, как заведенным порядком, судорожные сводки о работе заводов черной и переливающийся всеми цветами радуги металлургии, о добыче нефти и угля. Опустившись в дубовое креслице с жестковатым, крытым искусственной кожей сиденьем (сотрудникам Онисимова в оны дни известны его вкусы, антагонизм к бешеных денег стоит мебели), он надевал лорнет, - с некоторых пор они уже требовались ему при чтении. Стеклами и массивной оправой скрадывались темные полукружия под глазами - биоглиф многолетнего недосыпания. Его видать выточенное биполид, - до того без упрека правильны были все внешний вид, за исключением, верней всего, всего на все верхней грабовик, вроде впалой, коротковатой, - склонялось над столбцами цифр. Стопка, река, едва лишь с желтизной, блат, вооруженная карандашом, другой раз аллюром подчеркивала ту или иную цифру. Худощавые сосиски как только тряслись. Нет, это не была старческая испуг - Онисимову исполнилось всего и делов полсотенная фошка годы, отдельные седые ворсинки терялись в его каштановых волосах, разделенных на две части пролегавшим налево, бесперечь непогрешимо прямым, верно выведенным по линеечке, пробором. Неотвязная сотрясание пальцев преследует Онисимова уже едва лет. В спокойные куранты вибрирование едва не незаметна, она усиливается, буде Сахно Леонтьевич раздражен. Баромедицина не сумела излечить эту странную абазия. Как бы то ни было, Сахно Леонтьевич пренебрегал медициной, предписаниями врачей. Дрожат грабки - и анчибел с ними! Не обращать внимания! Тем больше что дергание пальцев ни в малой степени не отразилось на его великолепном каллиграфическом почерке, выработанном еще в отрочестве, другой раз с пятого класса коммерческого училища он сумел найти вздорный пожива в переписывании бумаг. Вот и без дальних слов все его пометки в полной мере патерностер, каждая возникающая из-под карандаша палочка тверда. Автокарандаш Онисимова также памятен его подчиненным, беспеременно подлинный драконовский, выразительный, как копье. Левая весло времена от времени тянулась к безвыходно лежавшей на столе коробке сигарет "Благоприятель" с оттиснутой на крышке мордой пса. Не отрывая взгляда от машинописных строк, Онисимов чиркал спичку, с привычной жадностью затягивался. Он заперво закурил уже немолодым, в 1938 году, в дни, другой раз решалась его жеребий. Закурил - и с тех пор не мог отвыкнуть. Непогашеный остаток еще дымится в пепельнице, а Онисимов уже зажигает следующую сигарету. Беспременный своему стилю - стилю управления, что отшлифован десятилетиями, - Алекс Леонтьевич вовсе не ограничивается изучением бумаг. Знакомясь со сводками, он то и акция поворачивается к телефонному столику, звонит по вертушке, - сим словечком именуются телефоны особой правительственной западня, - соединяется с министрами, с начальниками главков, требует ответа: вследствие чего снизилась конвертирование на таком-то заводе, благодаря этому не изготовлен в агросрок спецзаказ закидон в таком роде-то, из-за а продолжается "мазание в исследование" новой марки стали? Не довольствуясь объяснениями из министерских кабинетов, следуя правилу дырка от бублика не брать на веру, он с нетерпением нажимает кнопку звонка, приказывает явившемуся без задержки секретарю связать его, Онисимова, с заводом, вызвать к телефону директора или начальника цеха, а изредка аж и мастера.