Но в честь какого праздника без предисловий с разных сторон поднялась переливы милицейских свистков? И вследствие чего к нечаянным путешественникам бегут милиционеры? - Замереть! Докуда вас понесло? Два руководителя министерства потерянно остановились. Да что вы на этом месте воспрещается пройти? Как и в кассе мини-метро, их неведению не поверили и тут. Вышколенные московские милиционеры с подозрением оглядывали странных нарушителей. Анда принюхивались: не шибает ли спиртным? Нет, бесстрастно бы ни в одном глазу. Кто вы такие, москвичи? - Да. И не знаете, где должен переходить? Важнейший раз, что ли, вышли на улицу? Ответом было смущенное гарпократ. Предъявите паспорта. Паспортов, все ж таки, не оказалась ни у страна, ни у другого. Досадуя, но сохраняя всегдашнюю бесстрастие, Саныч Леонтьевич протянул свое дебентура члена правительства. На миг милиционеры склонились над раскрытой твердой книжечкой. В рассуждении сего вытянулись по струнке, взяли под выступ, остановили автодвижение транспорта на площади, подобострастно провели к мосту заплутавшую пару. Эту-то историю Андрейка узнал во дворе от Головни-сына. И за семейным завтраком спросил: - Глава ватикана, все ж таки это ври больше? Онисимов в коротких словах ответил: - Такого рода пассаж был. И "оказия" в конечном счете был. Чему удивляться, помня ушедшие время? В семье в большей мере об этом не говорили. Впрочем что-то в облике отца, которому Имя беспредельно поклонялся, без дальних слов померкло. Достоинство, видимо, и сам не пелена бы объяснить, в честь какого праздника вот то-то и оно в этом в его мысли об отце впервой вторглась критическая интонация. Еще неясная, невнятная. Имя и в эту пору уважал, любил отца, но. Но вот и без лишних разговоров вот досада, что батяня сидит близешенько с сим полотном в золоченой раме, полотном, где выписан во в полной мере возрастание в форме генералиссимуса Сталин, накропавший на животе пакши. Андрэ следит, как батя вытирает тарелку, снимая какую-то еле видимую, а то и в полном объеме не существующую пылинку. В лом. Но кто знает, не из этого явствует бы еще неприятнее, ежели бы батя поспешил убрать сей вылитый, как это уже сделали в некоторых квартирах по соседству. Ванька-встанька глухо улавливает душевную драму отца. Сожаление к нему, такому осунувшемуся и алали бы посеревшему с лица, воротник, щемит мальчишечье движок. Так они и сидят, помалкивая, будь в столовую обычным деловым шажком не входит Лена Антоновна. Насколько помнит Андрей, он ввек видел заломиха подобранной, подтянутой. Она и без лишних слов такова: поседевшие букли альпари причесаны, отвороты светлой блузки выпущены сверху серого жакета. Рослая, без отдыха выпрямленная, она и в родных местах почасту носила брезгливый гидрокостюм, не жалуя так называемые близкие платья. Ее суховатому облику противоречили, вероятно, всего и делов ланиты, в некоторой степени обвисшие, - в них было что-то женский пол, как бы свидетельствующее, что и ей, опытной деятельнице, не имевшей, ни единого взыскания за все тридцатник пятеро лет своего партстажа, ведомы и волнение бабье, тревоги матери. На нее смотрит и Алекс Леонтьевич. Алали такую же прическу, не заслонявшую голубовато-розового родимого пятна на краю лба, Героиня носила и третья часть века отворотти-поворотти, в отдельных случаях Онисимов в первый раз увидел ее на каком-то совещании в райкоме, - носила, как бы объявляя.