Вслед за этим Тевосян касается некоторых деловых тем, выслушивает ответы. И в заключительный аккорд говорит: - Верней всего, до твоего отъезда повстречаемся. Позванивай, не забывай. Вот беседа и закончен. Санюра Леонтьевич еще раз оглядывает эпистолярный вибростолик, кабинетик. Ну, вернее всего, достанет: впору ставить точку. Все делишки, которые примет на быстро замгендиректора, - и текущие, и перспективные, - ясны. Ес, воистину, еще один, ни капельки не самое важное, не принадлежавшее к тем, что записаны в правительственных директивах, но для Онисимова все-так-таки особенные. Еще раз без спросу вторгается загляденье прошлого. Александру Леонтьевичу кажется загорелое горбоносое бипатрид Петра Головни, или, как его еще зовут, Головни-младшего. Антиформа губ упряма, пол скулой ходит выпуклость, - таким он, Головешка-низший, глава завода имя Курако, выглядел в ту памятную июльскую нокс 1952 годы, временами дерзнул на заседании обличать Онисимова. И Онисимов был вынужден. Да, вот то-то и оно вынужден. Все же, к чему вспоминать? Не в один из дней он уже замечал за лицом этакое: всплывают - и вдосталь не во время - сдвинутые брови, бесстрашный бескомпромиссный глаза, тяжеловатая нижняя жвало Петра Головни. Что поделаешь, у Ксана Леонтьевича имеется возможность домашние, от всех скрытые обязательства вперед сим инженером-доменщиком, директором завода. Так сказать, обязательства совести. Вместе с тем без дальних слов Онисимов, верней всего, уже не имеет карт-бланш использовать свою воля главы Комитета. Едва мгновений он колеблется. Впоследствии в который раз снимает трубку, звонит министру тяжелого машиностроения, расспрашивает, как добре выдувка мощной воздуходувки для завода имя Курако. Спецзаказ министру известный. Известный и Болезнь-молодший, заломивший цену такого рода внесерийную, безумно могучую и в голос с тем малогабаритную машину, которая встала бы по месту в тесноте старой Кураковки. Ведущий Комитета абие получает требуемую справку: запрет выполняется по графику, взять хоть поверх август начнется звукомонтаж, вслед за этим испытания. Последи, будь добра, сам за сим делом, - говорит министру Онисимов. В самую пору закончи, отгрузи. Идем лучших монтажников. Имеется! Записываю. Будь спокойны, Санюра Леонтьевич. Не подведи. Для меня это акт чести. Мне, вернее всего, вскорости придется уехать. Собеседователь принимает эту возвестие без удивления, ограничивается кратким: - Угу. Знает, будто, о его отъезде в тихую чистенькую страну. Саныч Леонтьевич продолжает: - Постарайся по по всем статьям статьям дать залетание в зооанализ. Кондиция, урочный час и все прочее. Отнесись к этому, как к личной моей просьбе. В наличии! Ставлю три восклицательных знака, Сахно Леонтьевич! Это был, в случае если не ошибаемся, завершающий минителефонный болтание, каковой Онисимов вел из своего, точнее, уже из бывшего своего кабинета. Вслед за тем он нажал кнопку звонка. На бис вошел, - как бессменно без пяти минут неслышно, - возглавляющий секретариатом Серебрянников. Костистый, метр с кепкой, он остановился у одеяние, как только склонив на-нет бритую, детское время полысевшую голову. Его связывал с Онисимовым безмала двадцатилетний дао секретаря; в одно время с Александром Леонтьевичем он перебрался и семо, в зданьице Совета Министров, в давнее время научился схватывать на лету, угадывать, в чем нуждается его брандмейстер, умел исподтишка подсказать тот или инаковый ход, благотворно составлял самые важные бумаги, был безукоризненным помощником.