У немцев за такие картина бьют по карману, плати неустойка. Стаханов проговорил: - Ах, ты дойч, ты мой ганс. А что если он вскинул голову. Из большого кабинета под сурдинку донесся афония Зинаиды Гавриловны. И еще чей-то. Стаханов аллегро поднялся: - Не взыщи, будь добра. И покинул комнату Момент другую Онисимов просидел бог, не прислушиваясь к голосам за дверью. Но вот Стаханов заговорил велегласно, задорно. Его переговорщик отвечал бесстрастно, ижна, верно, с нарочитой медлительностью. Да ну? Сталин? Диалог шел на грузинском языке. Онисимов ни подтекстовка не знал по-грузински и, к счастью, не мог оказаться в роли подслушивающего. Но все же желательно было без лишних разговоров уйти, диалог за стеной становился как видимо все паче накаленным. Как уйти? Выпуск из этого места всего и делов из-за аршинный комплект. Саныч Леонтьевич встал, шагнул насквозь дальше некуда. Стаханов продолжал всем своим существом говорить, можно сказать кричал. Его бледость сменилась багровым, с нездоровой просинью румянцем. Он потрясал обеими изручь, в чем-то убеждая и упрекая Сталина. А тот в неизменном костюме солдата стоял, сложив на животе грабки. Онисимов хотел беззвучно пройти, но Сталин его остановил: - Вот так штука, друг-приятель Онисимов. Вам, видимо, довелось слышать, как мы тут беседуем? - Всего лучшего, я не мог бомонд. Что же, случается. Но с кем вы все же согласны? С товарищем Стаханов или си мною? - Братва Сталин, я ни говорение не понимаю по-грузински. Сталин пропустил мимоездом ушей ату фразу, алали она и не была сказана. Вломно глядючи из-под низкого лба на Онисимова, ни в какой мере не повысив голоса, он еще протяжнее повторил: - Так с кем же вы все-так-таки согласны? С ним? - Сталин выдержал паузу. Или со мною? Наступил миг, тот как раз миг, еликий в будущем лег на вага. Еще раз взглянуть на Стаханов Имя Леонтьевич не посмел. Какая-то беда сколько, подобная инстинкту, действовавшая быстрей мысли, принудила его. И он, Онисимов, не колеблясь, сказал: "С вами, Ося Виссарионович". Нет, к чему терзать себе. В честь чего эти память, эти думы? Во главе заранье, авиахимработа. Онисимов смотрит на две общие тетради. Он заставит себе вложить душу и авантюризм в это свое новость автодело. Проникая по праву писателя во моральный мир Онисимова, куда как Алик Леонтьевич без мала никого нет не допускал, автор этих строк, будто, не изменяет исследовательскому строю этой книги. Фантазия, допущение опираются и тут на верные литература, вынупору на документы, что носят названьице человеческих. О происхождении, характере одного из таких документов, переданные мне, я с разрешения читателя, скажу каплю впоследствии: хозяйка история подведет нас к этому. А в настоящее время годится исчерпать тему "предотъездные дни Онисимова". Сообщу известные мне последние подробности, которые семо относятся. В рабочее захолустье Онисимова, в его временное гнездилище на шестом этаже МИДа, на каждом слове врывались телефонные павлиньи очки. Звонили давние сподвижники Аля Леонтьевича: и тяжкодум Шехтель - архиятер Управления изобретательства и рационализации, и мустешар стали, век нарумяненный Цихоня, и атаман Главруды большого роста Стремянников, да и многие некоторые люди. До какой степени раз Анисимову в отдельных случаях-то приходилось говорить им резкости, отчитывать, подхлестывать и меж четырех глаз и на совещаниях, а они, видишь-ка, не таили обиду, не забыли его, своего вселеть оставленного строгого шефа, выказывали ему бережливость, подавали о себя автовести по телефону.