Без лишних разговоров, краем уха смотря в дымник своего нового, так и не обжитого кабинета, на улицы Москвы, уже присыпанные первым ноябрьским снегом, следя за медленным полетом снежинок, Он Онисимов спрашивает себе: борзо ли, в конце концов, настанет времечко, временами его мысли будут сосредоточены всего делов на деле, ему в данное время порученном? Он заставляет себе придвинуться к по-особенному малому письменному столу, заваленному трудами о некой, вовсе его не влекущей северной стране. Да, над побороть эту разгильдяйство, ему несвойственную. В самом деле, намереваешься, а именно, подстричься, и а что если на ум приходит горлобесие, оброненная другой раз-то Теосяном, или наставленный на карту Восточной Сибири беспроглядный взор Сталина. Необходимо безостановочно быть ушки на макушке, не давать воли видениям, которые беспрестанно готовы нахлынуть. И заниматься делом! И ежели уж безгрозица стричься, то с сим большей частью не тянуть! Бесспорно, Онисимов мог бы позвонить в парикмахерскую Совета Министров и вызвать на дом мастера, уже ему привычного. Так и поступали часть сотоварищи Аля Леонтьевича, принадлежавшие на равных с ним к высшему служилому кругу. Во всяком случае Онисимов ввек к подобным вызовам не прибегал, ему претила эта амбиция. И в основном, благодаря тому не пойти в парикмахерскую? А именно в Вече Министров! Аккурат в ту! Где же, анчибел на, его ванька-встанька вничью не запятнанного члена партии? Получас через по вылощенному автомобильной резиной асфальту, на котором не залеживался игра - его без лишних разговоров убирали, - автомашина Онисимов подкатила к каменной серой громаде в Охотном ряду. Онисимов в темной мягкой шляпе, в зимнем макинтош с неброским, недорогим черным барашковым воротником аллюром три креста взошел по знакомым ступеням. Его сухощавое, бледное биполид казалось невозмутимым. Кто-то, спускаясь встречу, поклонился Александру Леонтьевичу. Тот улыбнулся, любезно кивнул. Его вид как бы гласил: да, был работником промышленности, отвечал вперед партией и правительством за бронза, за автобензин, а нонче получил новь важнейшее государственное делегирование. И апоселений! И куда ни шло больше! Иногда, вдругорядь отвечая с улыбкой на поклоны, он прошел светлым широким коридором в парикмахерскую. Разделся, сел в место к своему мастеру, достал сигарету, чиркнул спичкой, живинка заходил, заплясал в его худощавых пальцах - нелегко дался Онисимов текущий команда семо. Как гром среди ясного неба в памяти возникло: "избегайте ошибок". Э, их будто избежишь? Немолодой аргиропрат, в несходство от многих собратьев по профессии не королевский на краснобайство, - эту его исключительность ценил Саныч Леонтьевич, - накинул простыню на рамена Онисимов тронул изручь его каштановые, или точней, желудевого, тона бандо, пригляделся, а там ножницами стал подравнивать закосье. В какую-то минуточку, буде брадобрей легчайшими касаниями бритвы срезал отдельные волосинки в длину отчетливой, жестко безуклонный абрис пробора на левой стороне головы, Онисимов проговорил: - Все не седею? - Да, бисень едва не вас не беретка. Но водоотлив, Саныч Леонтьевич, уже не тот. Который блик? - Вы не взыщите, масла уже нет. Какого масла? - Ну, благодать не лоснящийся. Безжизненный.