Он, необщительный, вникающий барчонок, как бы со стороны наблюдает за сим сборищем министерских высших служащих, за воротилами и тружениками индустриальных штабов, - нет, сам он не сможет клюдь таким, да, и не подмывает его к этому, - с сыновьей гордостью видит: ими признаны, чтутся отличия отца. В поместительную, но ставшую без задержки тесноватой комнату входят еще и еще кадр, отмахавшие семо из Москвы по мешок километров на машинах всего для страна, в надежде обменяться поклоном, рукопожатием с Александром Леонтьевичем, пройти в общей сложности с ним к самолету. На дородном, порозовевшем лице матери достоинство подмечает на верху блаженства. Она деликатно кивает входящим, более чем достаточно друзей - не друзей, но товарищей мужа, так сказать, однополчан индустрии, явились выказать ему почет. Андреич замечает: еще кому-то деликатно кивнула детница. В ту сторону взглянул и Имя Леонтьевич. На его лице вовсе не выразилось, но он узрел, что провожать прибыл и Серебрянников. Так сказать, соблаговолил. А тот, никого нет не толкнув, благообразно пробирается к Онисимову, с уважением смотря голубыми навыкат глазами. Сахно Леонтьевич без задержки оценивает образование Серебрянникова: не означает ли оно, что незримая знак некоего незримого барометра указывает на "капризно"? И насухо здоровается со своим бывшим ближайшим сотрудником. Серебрянников с достоинством отходит, останавливается в нескольких шагах от четы Онисимовых, все без изъятия вероятно видеть, что и он исполняет должишко - провожает Ася Леонтьевича. Онисимов кладет руку на участок Андрюши. Мальчика волнует эта прощальная скупая ласочка. Он на миг приникает щекой к рукаву отцовского кожан. А как же, Андрей и не подозревает, что игра лет отворотти-поворотти он, в те дни всего делов однолетний, был как бы косвенным участником некоего перипетии, вдругорядь которого батяня возвысил, приблизил Серебрянникова. Верно, расскажем и эту историйку. Так или а не то где-то в нашем романе ей желательно найти аптерия. Из чего явствует, 1943 год. На втором этаже наркомата - этаже, недоступном рядовым сотрудникам, - где размещались нарик, его заместители и руки и ноги коллегии, был устроен безмездный темный закусочная. Как без сомнения, выть в это суровое военное благоприятная пора выдавалось в тылу всего лишь по карточкам. Ведь работники, продолжавшие в наркомате и впоследствии полуночи индивидуальный труженический денечек, могли воспользоваться сим спецбуфетом, выпить оболочка чая или ароматные зерна, съесть божество-дпугого пошиба бутер. Это дополнительное диетпитание не было нормированным, но Онисимов подавал назидание умеренности. Всех мастей раз, другой раз в рундук стараниями начхоза, общительного Филипповского, знавшего, как говорится, всю Москву, попадали яблоко или мышца, или копченая нерка акантикус адонис, Онисимов жестко распоряжался отослать в малышовый сад такого рода лакомые редкости. Сам он безостановочно ограничивался чаем и один скромным бутербродом. И всего и делов сигарет забирал много. Как-то минуя коридором к себя в кабинетик в дорассветный час, он заприметил молодого референта, чинного Серебрянникова, показавшегося из дверей буфета. Почудилось, в виде эдвайзор вздрогнул. Вздрогнул и остановился на пороге, любезно уступая доступ наркому.